В Интернете вычитал я, что недавно в Штатах супругам Кроссли вручили ежегодную премию «За самый оригинальный брачный союз». Жених с невестой в ходе затяжного прыжка успели обменяться обручальными кольцами, дернуть за парашютные и, не прерывая за-тяжного поцелуя, приземлиться прямо на «рушник», вышитый лучшими мастерицами штата Айдахо. Если бы подобную премию присуждали у нас, то лауреатом за 1982 год наверняка бы стал мой однокурсник по мединституту Ромка Гурович. 

Согласно учебной программе, утвержденной еще незабвенным наркомздравом Семашко, перед выпускным курсом студентов делили на будущую элиту и прочих. Прочие – это те самые безрукие участковые терапевты, которые, каждый день выписывая вам рецепты, своим жутким почерком и похоронили окончательно латинский язык. А будущая элита – хирурги и акушеры-гинекологи – с первого дня учебы, тренируя руки, до одури оперировали на собаках и трупах, бесчисленное количество раз сжимали в кистях теннисные мячи. Преподаватели любили рассказывать о гениальном профессоре Юдине – Паганини от хирургии. Этот виртуоз любые хирургические узлы запросто мог вязать тремя пальцами одной руки. Так вот, если Юдин представлял собою торжество эволюции человеческой кисти, то на противоположной ступени развития верхних конечностей находился Ромка Гурович.

Пуговицы к своему халату он пришивал так, что, когда застегивался, состояние больных прогрессивно ухудшалось. Именно Ромка, открывая стеклянную банку с березовым соком, умудрился поранить не только пальцы левой руки, которыми эту самую банку держал, но и пальцы правой ноги, на которую банка рухнула. Как-то я присутствовал при том, как на своем дне рождения он откупоривал бутылку шампанского. Полчаса Ромка никого близко к бутылке не подпускал, лягался и вопил: «Отойдите!» Шампанское так и осталось в бутылке, взамен него покалеченному имениннику в травмпункте щедро вкатали противостолбнячную сыворотку. Короче, даже мраморная Венера Милосская имела гораздо больше оснований специализироваться на акушера-гинеколога, чем Ромка, написавший заявление именно туда.

Пока осенью на выпускном курсе сдавали теоретические зачеты, Ромка был несомненным лидером. Но в первый же день практики в акушерско-гинекологическом отделении доцент торжественно вручил ему кисточку и пузырек с зеленкой. Перед Ромкой на гинекологическом кресле возлежала молодуха, проблемы которой заключались в небольшом воспалении. Место воспаления было интимным, но абсолютно доступным глазу и кисточке. 

Предстояло точечно, аккуратно нанести на больное местечко две-три капли зеленки. Но Ромка Гурович, как Том Сойер при покраске забора, от всей щедрой души шмякнул туда добрую половину пузырька и принялся густо ее размазывать.

От жуткой и совершенно неожиданной боли бедняга истерически завизжала. Вопль мгновенно пронизал все четыре этажа здания. Группа во главе с доцентом оцепенела. Не растерялся лишь Ромка Гурович. Со словами «Ну потерпи, потерпи, родная!» он опустился на колени перед креслом и начал отчаянно дуть на обожженное место: «Пффф! Пффф!»

Студенты, плача от смеха, беззвучно сползали по стенкам операционной. Ромка все дул и дул, как шквальный ветер. Пациентка, которой и впрямь стало легче, последний раз всхлипнула и начала утирать слезы воротником рубашки.

Как только занятия закончились, Ромка понесся на базар. Через полчаса он стоял в палате у кровати Гали – так звали его жертву – с огромной коробкой конфет и тремя розами. Пальцы его в кровь были исколоты шипами, но Ромка не замечал боли и истово каялся, как грешник на аутодафе.

Галя в этот день пережила величайшее потрясение в своей двадцатилетней жизни. Детство ее было трудным – и, скажем мягко, весьма небезалкогольным. Никогда и никто не извинялся перед ней, не называл ее «родная», не дул ей на больное место. Цветы ей подарили первый раз в жизни. Барышня не выдержала и снова зарыдала.

Через месяц Ромка с Галей слушали марш Мендельсона в компании всей Ромкиной группы. Они страстно целовались, совсем как супруги Кроссли, не смущаясь ни присутствием посторонних, ни шикарными интерьерами дворца бракосочетаний.

Несколько лет назад, будучи в Иерусалиме, я провел вечер у супругов Гурович. Галя целыми вечерами лепила из глины фигурки молящихся хасидов и маленьких арафатов в клетчатых платках, наутро она и двое малышей вполне успешно втюхивали эту продукцию туристам. Ромка тоже крутился как мог, косил под кормильца семьи. До завтрака он успевал разнести рекламку, после обеда продавап «Гербалайф» и подобную хренотень, ночью сторожил автостоянку. Конечно, акушером-гинекологом он ни дня в своей жизни не работал.

– Знаешь, – тут его голос стал обиженным и плаксивым, – мы вообще-то нормально с Галкой живем. Но представляешь, за десять лет она ни разу не дала мне сыну палец перевязать, малой нос закапать, ей самой сделать внутримышечно. Чуть что – сразу в поликлинику. Мне ж обидно! Я же все-таки – дипломированный врач! 

Я улыбнулся и попросил Ромку быть снисходительней к необъяснимым женским странностям.