Чтобы не морочить голову читателю, прежде всего следует объяснить, кто же такие эти самые гроссы. Это, мой дорогой, шахматные гроссмейстеры, и бывают они двух видов: национальные и международные. Национальных гроссов очень много – десятки тысяч, и звание это является далеко не самым почитаемым в чёрно-белом шахматном мире. Проще говоря, каждая страна может через систему внутренних турниров наштамповать себе столько национальных гроссов, сколько своих монет отчеканить – то есть сколько захочет. Отсюда и некоторая, мягко говоря, девальвация. Конечно, больше всего национальных гроссов было в своё время в Советском Союзе – по-моему, едва ли не каждый город имел своих. По идее, сейчас их больше всего должно бы насчитываться в Китае – и если это не так, то исключительно по причине природной честности и высокого благородства жителей Поднебесной.

Гросс же международный – почитай, на много порядков выше. Это звание не может быть присвоено национальной шахматной федерацией, награждает им только федерация международная. Рецепт того, как стать международным гроссом, очень простой: пахать, пахать и ещё раз пахать. Надо за ограниченный срок набрать целых три гроссмейстерских балла, то есть трижды достойно выступить в сильных международных турнирах с высоким рейтингом. На таком уровне, – хотя и там есть свои подковёрные игры – как правило, ничего не продаётся и не покупается. Так что стать международным гроссом ничуть не легче, чем, допустим, рыцарем Британской империи. Миг, когда Её Величество Королева (шахматная) ударяет мечом по плечу (64-клеточной доской по голове) и тем самым посвящает в международные гроссы, конечно же, сладок и желанен – но выпадает он лишь очень немногим из огромного числа вожделеющих.

Закончив столь пространное вступление, чуточку передохну – уфф! – и поведаю тебе, читатель, одну леденящую душу историю из жизни гроссов. Давным-давно, в неком царстве, в тридевятом государстве…Так вот, в середине прошлого века в бывшем Советском Союзе на самом верху высоченной шахматной пирамиды имелась суперэлита международных гроссов, с середины 40-х годов до 70-х ведшая ожесточённые междоусобные бои за звание чемпиона мира. Эта когорта из 10-15 человек была действительно необычайно сильна, чужеземных супостатов она останавливала ещё на самых дальних подступах к мировой короне – а далее шли уже собственные разборки. В те стародавние времена всё в стране контролировала Коммунистическая партия – но и она ничего не могла поделать с тем обстоятельством, что довольно-таки большую часть советских международных гроссов составляли люди одной очень зловредной и совершенно некоренной национальности. Какой именно – неважно, не станем показывать пальцем. И с этим грустным фактом Коммунистической партии приходилось волей-неволей мириться – потому как эти самые международные гроссы и особенно звание чемпиона мира очень много значили для престижа государства…

Одним из самых сильных советских международных гроссов был Виктор Львович Смачной.

Внешне Смачной был куда как неказист: невысокий, щуплый, отчаянно лысеющий, в огромных очках с толстенными стёклами – ну короче, ни малейшей импозантности. Но огромная мощь его интеллекта была сравнима только с невероятной силой его шахматной игры и диким упорством его характера. Он был совершенно независим от мнений частных и общих, не признавал никаких ритуалов и церемоний и, к зависти коллег, жил так, как будто никакой Коммунистической партии, никакой Советской власти как бы и вообще в природе не существует… Всё это соединялось в довольно-таки взрывчатую смесь и производило неизгладимое впечатление – в частности, на женщин, готовых закрыть глаза на слабенький экстерьер ради близкого общения с таким мужчиной. Маленький Смачной по натуре был самым настоящим плейбоем – и неоднократно отбивал жён и подруг у других гроссов, внешне куда более привлекательных. Что и породило популярное в шахматной тусовке прозвище: «Виктор Смачной – разбойник ночной».

Смачной регулярно ходил где-то около короны чемпиона мира, неоднократно подбирался к ней совсем близко – но так ни разу и не смог ею завладеть. Он считал, – и не без некоторых оснований – что останавливали его не совсем чисто, что Советской власти совсем не хотелось видеть гросса Виктора Смачного в славном списке чемпионов мира по шахматам. Так оно и было – власть предержащим был гораздо понятнее и милее явный враг типа Солженицына или Буковского, чем вот такой плюющий на них интеллектуал-пофигист. Вот так Смачной, ни от кого не желавший зависеть, всё-таки постепенно втянулся в долгоиграющую конфронтацию с режимом, но Советская власть и не таких противников сжирала с чавканьем, обгладывая до голых косточек. По неизбежной логике своего жизненного пути Смачной остался за границей после очередного турнира, стал невозвращенцем и открытым врагом государства – и уже из-за железного занавеса продолжал яростную борьбу за шахматную корону. Поражённый такой наглостью, советский агитпроп наложил абсолютное табу на употребление его фамилии, так что ТВ и пресса теперь именовали Смачного презрительной кличкой «претендент». На Украине даже побаивались, что власти запретят желать друг другу за столом «Смачного!», то есть «Приятного аппетита!». Но ничего, обошлось как-то.

Во всех советских газетах появилось письмо советской шахматной общественности, гневно осуждавшее Смачного и клеймившее гросса гнусным изменником, омерзительным предателем и грязным отщепенцем. Письмо, надо сказать, подписали все советские международные гроссы до единого. Отказался подписывать только старенький Давид Бронштейн, но Советская власть махнула на него рукой и не стала строго наказывать пенсионера. Ну, сделала его «невыездным» на десять лет – так разве ж это наказание?

Мне было тогда 16 лет, я был очень наивен – и до глубины души потрясён тем, что все мои шахматные кумиры поставили свои подписи.

– Как они смогли? – спрашивал я патетически своего друга, национального гроссмейстера.

– А ты знаешь, – спрашивал он, – знаешь личные качества Смачного? Насколько он резок, желчен, предельно язвителен? Как умеет мгновенно портить отношения с людьми? 

– Нет, но как же так? – продолжал недоумевать я.

Наш диалог, состоящий из одних вопросов, продолжаться мог бесконечно. Люди одной упомянутой мною выше национальности вообще очень любят отвечать вопросом на вопрос…

И чтобы как-то это прервать, друг мой рассказал в поучение мне историю. Историю про Смачного, Дамяновича и Горфельда.

Про первого ты, читатель, уже знаешь.

Второй – югославский шахматист Милан Дамянович (тогда на карте мира ещё была такая страна – Югославия) – имел счастье в детстве быть одноклассником будущего президента страны Иосипа Броз Тито.

На уроках они частенько рубились в шахматишки, Дамянович постоянно выигрывал у друга, и Тито – необидчивый! – это дело очень хорошо запомнил. После Второй мировой войны, встав во главе Югославии, Тито решил сделать одноклассника международным гроссом.

Президент сказал – президент сделал. И Политбюро Коммунистической партии Югославии издало секретный циркуляр, в соответствии с которым югославские гроссы под страхом ареста обязаны были проигрывать Дамяновичу все свои партии на международных турнирах. Ну, они и проигрывали, хотя это было трудно. В результате за пару лет Дамянович набрал три гроссмейстерских балла – и Международная шахматная федерация была вынуждена, подчиняясь своим же правилам, присвоить ему звание международного гросса. Так Милан стал притчей во языцех шахматного мира – ведь по-настоящему играл-то он в силу второразрядника. Так что все международные гроссы были настоящие, и только он один – липовый.

Я, в принципе, не исключаю, что, может, президент Тито хотел Дамяновича и чемпионом мира сделать. Но тут уж, наверное, Советский Союз не допустил бы…

Наконец на авансцену выходит третий герой – Горфельд.

Эдуард Горфельд, которого вся шахматная тусовка запросто именовала Эдиком, был просто невероятно честолюбив.

А без честолюбия в этой игре делать нечего! Без честолюбия – иди себе в парк, подсаживайся там к ветеранам труда и с ними сражайся за высокое звание чемпиона парка!

Эдик Горфельд никогда бы не мог стать чемпионом мира – и это он хорошо понимал. Знал, что дойти до самой вершины сил никак не хватит, что есть у него неустранимые изъяны и в стратегии, и в тактике… Но вот добраться до международного гросса он очень хотел, очень. Ему не довелось учиться в одном классе с будущим президентом. Из Эдикова класса вышли два таксиста, один вор в законе, один ювелир, один рубщик мяса на колхозном рынке, один фрезеровщик, один врач-логопед. Никто из них не мог сделать Эдика международным гроссом. Сам, только сам.

Чтобы заработать первый гроссмейстерский балл, Эдик на год сконцентрировался на этой задаче просто по-сумасшедшему. В результате он потерял красавицу-жену и возможность защитить кандидатскую. В дополнение к первому баллу приобрёл язву желудка.

Второму баллу сопутствовали хроническая бессонница и осложнённая астигматизмом сильная близорукость. Нужно было исследовать дебюты, оттачивать игру в миттельшпиле и эндшпиле. А шахматных компьютеров тогда ж ещё не было. Нешахматных – тоже. На дворе стояли 60-е годы прошлого столетия, каменный век!

На горизонте замаячил вожделенный третий гроссмейстерский балл.

И тут – началось. Турнир в Амстердаме – полный провал Эдика. Пальма-де– Майорка – обиднейшая неудача. Можно было попытаться заработать третий балл на сильном международном турнире в Алуште. И это был, в общем-то, последний шанс. Если бы Эдик и в Алуште пролетел – предыдущие два балла по правилам сгорели бы… проклятый камень сорвался бы у самой горной вершины, увлекая несчастного Сизифа за собою вниз.

И от такого удара Горфельд, скорее всего, уже не оправился бы. Как бы ни был жесток принцип «Всё или ничего!» – но в данном случае работал именно он.

Сцепив редеющие зубы, Эдик Горфельд от тура к туру продирался по турнирной таблице. Результат его только его же и интересовал. В призеры шли другие, Смачной лихо разделывал всех под орех, Эдику он вообще влепил чистый мат на 20-м ходу… Это было неважно. Горфельду надо было набрать столько-то очков в партиях с такими-то гроссами.

Эта цифра горела в его мозгу, плавала в звенящем каком-то тумане. И ничего, кроме неё.

И наступил последний день, последний тур, и это было для Эдика пострашнее, чем последний день Помпеи.

Он – кровь из носу! – должен был победить чёрными сильного международного гросса Беляневича.

На 28-м ходу после размена коней и рокировки белых партия перешла в классический ничейный эндшпиль.

– Ну что – ничья? – спросил Беляневич и приподнялся с места.

– Нет, играем! – твёрдо ответил Эдик Горфельд.

Беляневич пожал плечами, сел и сделал ход ладьёй.

Потом он предлагал Эдику ничью на 36-м, 44-м и 59-м ходу, но Горфельд только упрямо мотал головой:

– Нет! Ни за что!

Все остальные партии давно уже закончились. За стенкой призёры успели уже получить всё, что им полагалось. Ни Эдику, ни Беляневичу за эту партию никто не вручил бы даже подержанную чеканку какую-нибудь. Состоялось торжественное закрытие турнира. Победителя Смачного проинтервьюировал корреспондент алуштинской газеты. Телевизионщики смотали свои провода и погрузили аппаратуру в автобус.

После 79-го хода на доске остались только одни короли. До голых королей Беляневич не доигрывался с тех пор, когда был ещё октябрёнком.

– Может, всё-таки ничья? – спросил он ещё раз у Эдика, уже ни на что, собственно, не надеясь.

Эдик Горфельд глянул на него с такой мрачной ненавистью… Внезапно международный гросс Беляневич отчётливо понял, что Эдик просто сошёл с ума. Продолжать играть абсолютно ничейную позицию – да зачем, Господи? И в конце концов, через два часа у Беляневича улетал самолёт на Минск. А ведь нужно было ещё добраться от Алушты до Симферополя…

– Сдаюссссь… – прошипел Беляневич, быстро подписал бланк партии и кенгуриными прыжками помчался прочь из приморского павильона, где проходил турнир. Руку Эдику он не пожал, боясь что этот Горфельд – психический! – возьмёт да и руку ему сломает.

Подскочил заждавшийся главный судья турнира, энергично тряхнул руку Эдику, торопливо внёс последний результат в турнирную таблицу… Свернул таблицу в трубку – и рванул из павильона на набережную, где ему уже нетерпеливо сигналил шофёр такси.

И только тогда новоиспечённый международный гроссмейстер по шахматам Эдуард Самуилович Горфельд поднялся из-за столика.

Сбылась мечта детства. Он шёл к ней 40 лет – ровно столько же одна, упомянутая мной выше национальность бродила по пустыне. И он добился.

Расправил плечи. Глубоко вдохнул. Медленно вышел из павильона.

Неимоверная радость переполняла душу Эдика, пульсирующими толчками рвалась наружу. Он еле сдерживал ликующий тарзаний крик.

Было ровно шесть часов вечера. Утомлённое солнце нежно с морем прощалось. Прибой лениво шуршал по морскому песочку. За спиной Эдика Горфельда медленно наливалась синим гора Аю-Даг.

Не было вокруг ни единого человека, с которым мог бы разделить Эдик своё торжество. Даже незнакомых людей не было. И это было единственным, что омрачало.

Вглядевшись в пляжный песок, Эдик внезапно разглядел в какой-то сотне метров от себя Виктора Смачного, лежащего себе на полотенечке с дельфинами и читающего газету.

И Эдик радостно побежал к Смачному, побежал по песку, забыв снять туфли, пачкая новые белые брюки.

Смачной и головы к нему не повернул. 

Тогда международный гроссмейстер Эдуард Горфельд медленно опустился на корточки рядом с международным гроссмейстером Виктором Смачным, фамильярно тронул того за волосатое плечо и развязно-игривым тоном произнёс:

– Поздравьте меня, коллега!

Смачной повернулся к нему, снял чёрные очки. Очень внимательно смерил Эдика взглядом – снизу вверх, потом сверху вниз.

И сказал громко и отчётливо:

– Дамянович тебе коллега! – после чего вновь уткнулся в газету.

– Как ты думаешь? – спросил меня мой друг, закончив рассказывать, – вот как ты думаешь – сильно ли колебался Горфельд, когда через десять лет ему принесли на подпись коллективное письмо против Смачного?

И я ничего не смог ему ответить.