Профессору Н. А. Высоцкой

Приблизительно в середине девяностых годов смотрели мы с женой и тещей по телеку легендарный американский супертриллер «Молчание ягнят». Там, если помните, высокоинтеллектуальный людоед в исполнении сэра Энтони Хопкинса кровожадно щелкал челюстями и периодически закусывал всякими-разными полицейскими и агентами ФБР. Фильм шел глубокой ночью, и мы на диване перед «ящиком» натурально дрожали от ужаса. Теща, старенькая и изрядно глуховатая, далеко не все понимала в остром сюжете, и нам по ходу дела приходилось периодически громко ей объяснять. 

– Так как же его зовут? – вопрошала теща.

– Ганнибал Лектор! – отвечала жена, не отрываясь от голубого экрана.

– А почему Ганнибал?

– Наверное, намек на каннибализм? – осторожно предположил я.

– А Лектор почему? – не унималась дотошная моя родственница. – Он что – лекции читает?

– Да, мамуля, да! – нетерпеливо сказала жена, ей все-таки хотелось смотреть фильм спокойно. – Он там у них доцент, завкафедрой и по совместительству еще парторг института!

Вот эти реалии теще были понятны, она успокоилась и замолчала. Прямо как те ягнята. Молчала она минут пятнадцать, что для нее было практически рекордом…

Сколько всяких лекторов – и каннибалов, и тупых, и вполне милых, и воистину грандиозных – выслушал я в своей жизни!

Гостя у друга в Тарту, я внимал великому Юрию Михайловичу Лотману. Лекция его была посвящена дуэлям Пушкина и Лермонтова. Аудитория филфака – крутой такой амфитеатр – набилась под завязку, филологи сидели в жуткой тесноте на скамьях, а на ступеньках разместились математики и химики, медики и биологи…Наверное, в этот день все остальные аудитории Тартуского универа были полупустыми.

Мне обидно было, что я вот не учусь, допустим, в Тарту. В моем провинциальном Калининском мединституте таких блестящих лекторов не было. Жутко вспомнить кафедру организации здравоохранения – если бы не репрессии в виде грозных перекличек и кошмарных отработок, то кто бы по доброй воле вздумал посещать лекции профессора Фроловой? Возвышаясь на трибуне, она заполошно вопила:

– Так, быстро все собрали свои польта и вынесли отсюдова! Здесь вам не галдароб!

Я-то своими глазами не видал, но сокурсники клялись, что разыскали в институтской библиотеке автореферат докторской диссертации Фроловой. Она называлась: «Развитие охраны материнства и детства в Калининской области за 60 лет Советской власти».

Круглое губасто-щекастое лицо профессора Фроловой, страшная высота ее интеллекта и своеобразная лексика в сумме дали смачную кличку Доярка. Сама Фролова насчет этого много лет пребывала в полном неведении – до того достопамятного дня, когда студент из братской Сирии Али-Хуссейн, поднакопивший хвостов, зашел на кафедру организации здравоохранения и спросил в высшей степени простодушно:

– Где мне найти профессора Доярку?

На два этажа вниз было слышно, как Фролова на бедного сирийца орала и ногами топала. В подвале, где располагался институтский виварий, три хомяка и один барсук резко прервали зимнюю спячку и заработали хронический невроз.

Зато профессор кафедры детских болезней Сигалов, зайдя в аудиторию, первым делом – как бы подтверждая правильность своей фамилии – легко запрыгивал на подоконник и распахивал окна настежь. И это – в 75 лет, и это – в любую погоду! Так, с подоконника, Сигалову легче было озвучивать самый любимый свой тезис о необходимости для ребенка дышать свежим воздухом. Студенты от холода поеживались, но конспектировали усердно.

А в Киевском университете много лет устно передают остроты великого филолога академика Белецкого. У Александра Ивановича было множество достоинств, но вот пунктуальность к их числу отнюдь не принадлежала. Как-то раз очередной ректор решил железной рукой навести дисциплину во вверенном ему высшем учебном заведении. Преподаватели, пряча глаза от неловкости, были вынуждены стоять у входа в аудитории и скрупулезно фиксировать, кто из студентов на сколько опоздал. Академика Белецкого встретил у дверей секретарь университетского парткома и, нисколько не смущаясь, постучал по часам.

– Александр Иванович, вы опоздали на пятнадцать минут!

– Голубчик, – поморщился Белецкий, – ну что вы такое говорите, ведь вы же в свое время были неплохим филологом… Как я могу опоздать на свою собственную лекцию? Лекция моя начинается именно тогда, когда я прихожу…

Но – подозреваю, что ты будешь согласен со мною, читатель, – была в нашенских сорбоннах и кембриджах одна, только одна кафедра, уравнивавшая всех на нее взошедших по уровню лекторского мастерства. Конечно же, это была… правильно, военная кафедра! Всяческих витий и златоустов военка отвергала беспощадно, поворотившись к ним задом наподобие избушки на курьих ножках. Лекции по военной подготовке читались четкими рублеными фразами, среди которых невозможно было повстречать сложноподчиненное предложение. Любое лирическое отступление считалось за побег и каралось расстрелом на месте. Наши майоры и полковники, пыхтя, взбирались на кафедру, раскладывали перед собою священные скрижали Завета, в которых нельзя было ни единой буквочки изменить, и начинали поставленным командирским голосом: 

– Сегодня, товарищи студенты, нам с вами предстоит освоить следующую лекцию…

Мы и осваивали, куда ж было деваться. Канонический текст лекции был впечатан постранично в прозрачные обложечки (тогда еще не знали слова «файлики»), а вверху красовался гриф «Секретно» и фраза: «Текст данной лекции утверждаю. Дата. Начальник военной кафедры гвардии полковник Капцов». Оставалось только зачитать вслух. Что, в принципе, легко мог сделать и грамотный семиклассник.

(Кстати, сам гвардии полковник был мужик довольно неплохой – и даже позволял себе лирические отступления. Например:

– Вот вы, товарищи студенты, в такой мороз ходите без головного убора. А от этого очень даже можно серьезно заболеть. Болезнь опасная, называется менингит. От нее или умирают, или на всю жизнь остаются дураками. Вот мы с братом в детстве ею переболели. И брат мой умер, между прочим… – многозначительно заканчивал Капцов…)

Раз трепались мы в одной задушевной дружеской компании о том и о сем – и дошли до вышеозначенной темы. Все закивали головами: да, дескать, и у них были такие же точно полковники и майоры. Но в импровизированном конкурсе на лучший военно-кафедральный маразм выиграл в одну калитку мой друг Аркадий Фельдблюм. Учился Аркаша в политехническом институте, и по военной специальности они были ракетчики. Так вот, у них на военке все преподы читали такие же отпечатанные и утвержденные лекции. Но затесалась в стадо паршивая овца – такой себе подполковник Мариничев. Он позволял себе зачитывать вслух не печатный текст, а свои собственные конспекты. По каковой причине слыл среди коллег редкостным интеллектуалом. К тому же он был еще и большой эстет, этот Мариничев: писал исключительно зелеными чернилами (где только нашел такие?), а буквы его имели четкие готические начертания. Вот такие исходные данные. Заканчивается, значит, первый час очередной лекции, и Мариничев диктует:

– Это боросодержащее ракетное топливо имеет, товарищи студенты, температуру замерзания минус 95 градусов…

Дребезжит, как в школе, звонок. Дисциплинированный подполковник предлагает товарищам студентам десять минут отдохнуть, чтобы потом с новыми силами продолжить изучение важного материала. Выходит из класса… а тетрадь с его конспектами так и остается открытая лежать на кафедре, и на ней ручка – та самая, заправленная вечнозелеными чернилами.

Аркаша мой Фельдблюм над тетрадью склоняется и зеленым аккуратненько так подрисовывает между минусом и цифрой 95 – двойку, двоечку. Готическую весьма и весьма.

Начинается второй час, и подполковник Мариничев интересуется:

– Так на чем мы остановились, товарищи студенты?

– Мы – услужливо подсказывает ему Аркашка, – не успели записать температуру замерзания топлива…

Подполковник кивает, скашивает глаза в конспект и на голубом глазу чеканит:

– Так! Минус 295 градусов!

Подлый Фельдблюм тут же руку поднимает:

– Товарищ подполковник! Но этого же не может быть!

– Чего это не может быть?! – изумляется Мариничев.

– Не может быть минус 295 градусов, – твердо говорит Аркаша. – Не бывает таких температур во Вселенной, товарищ подполковник. Минус 273 – абсолютный нуль по Кельвину. Ниже – не бывает…

Подполковник Мариничев оказывается впервые за всю свою жизнь в состоянии величайшей психологической раздвоенности. С одной стороны – он так уверенно говорит, еврейчик этот противный… Как там его – Фельдфебель? С другой стороны – ну вот же написано: «Минус 295», в его собственной тетради, его четким готическим почерком. И чернила зеленые… Нет, ну что же это? Ошибка исключена.

– Вам, товарищ Фельдъегерь, – предельно ехидно интересуется подполковник, – в институте так говорили?

– Да нет, – не удерживается от саркастического тона и Аркаша. – Еще в средней школе, курс физики девятого класса. А фамилия моя – Фельдблюм.

И, взвившись бравым соколом над пакостным еврейчиком и остальными, товарищ подполковник Мариничев выдает лучшую фразу своей жизни:

– Раз и навсегда запомните, товарищи студенты! Есть на свете такие вещи, о которых ученые еще понятия даже не имеют – а в Советской Армии о них уже знают.

Вот как сказал – на века сказал! – в тот день товарищ подполковник Мариничев. Кстати, кандидат технических наук.

Потом он обиженно спросил:

– Ну что вы ржете, товарищ Фельдмаршал?

Аркаше стало жалко подполковника, и он признался в своей проделке..

Мариничев сперва надулся, покраснел, а потом поднял палец вверх и произнес:.

– Вот! Минус 95! И ученые об этом еще не знают!..

Прошло с моих студенческих времен уже более тридцати лет – и я снова вхожу в аудиторию. Курсы повышения квалификации, ничего не поделаешь. Я долго ерзаю, выбирая за столом максимально удобную позу (остеохондроз), вытягиваю подальше ноги (артроз коленных суставов) и скашиваю глаза на присутствующих коллег. Так и есть, половина седых и лысых. «Чему уже можно нас таких научить?» – скептически думаю я. К тому же половину лекции я и расслышать толком не могу – возрастной неврит слуховых нервов (правда, выручает экран, на котором лекция отображается в формате компьютерной презентации).

Следующую лекцию нам читает доцент кафедры дерматовенерологии. Она младше меня минимум лет на пятнадцать – такая изящная большеглазая брюнетка. Тема – заболевания, передающиеся половым путем. Вскоре я ловлю себя на том, что благодаря формам и шарму лекторши голову мою заполняют исключительно мысли вот именно об этом самом пути...Такого эффекта тридцать лет назад не наблюдалось, и он – явно омолаживающий.

И это вселяет некоторую надежду на повышение моей квалификации.