Фанера

Денечком октябрьским рыжим, 
как будто над сельвой – орлы, 
фанера летит над Парижем, 
и слышится с неба «курлы»... 
Неясной причудой осенней 
неся и восторг, и печаль, 
она отражается в Сене 
и тенью ползет на Версаль. 
Над вихрем случайного сквера, 
над мсье и над мадмуазель – 
летит над Парижем фанера 
куда-то на юг, на Марсель. 
Порой так бывает на свете 
в растительной долгой судьбе: 
деревья бросают на ветер 
не листья, а лист ДСП. 
В пространстве пожухлом и рваном 
пугливо галдит воронье... 
Порою фанера нужна нам 
не только, чтоб петь под нее. 
Живою мечтой Монгольфьера, 
неспешной небесной арбой 
летит над Парижем фанера, 
а я остаюся с тобой. 
Полетом разбужены Музы 
на несколько долгих минут... 

Рожденные ползать французы 
навряд ли такое поймут.

Человек со странностями

Инертный к проходимцам и занудам,
терпим я к тем, кто любит кутежи,
и к тем, кто ежедневным занят блудом,
и к тем, кто дня не выдержит без лжи. 
Готов терпеть сбивающихся в стаю,
орущих в чьи-то спины «у-лю-лю!»...
Я жадных не люблю, но понимаю.
Скромняг не понимаю, но терплю.
Не проклинаю тех, кто у кормила
(и в их числе придурков и воров).
Не осуждаю даже некрофилов – 
они больны. А кто сейчас здоров?!
Но будучи натурою культурной,
я люто ненавижу много лет
тех, кто бросает мусор мимо урны,
и тех, кто, уходя, не гасит свет. 

Самооценка

Мне кажется, что я интеллигентен,
что у меня беззлобная душа.
Заботлив к окружающим. К френдленте.
Не спорю громко и не ем с ножа.
Люблю сухую мудрость книжных строчек,
и тонок – хоть меня в иголку вдень.
Ношу с собой батистовый платочек
и в душ хожу не реже раза в день.
Стоять, ходить, сидеть – стараюсь прямо.
Не бью посуду, напиваясь в дым...

Вот потому меня и любят дамы,
заставшие Бухарина живым.

Баллада об упорном еврее

Гляжу, как в студеную зимнюю пору
достаточно медленно (мог бы быстрей!)
кряхтя и ворча, поднимается в гору
невзрачный мужчина. По виду еврей.
Не развит физически (только духовно).
Мешают идти простатит и стеноз.
Он с присвистом дышит и выглядит, словно
лошадка, везущая хворосту воз.
Он циник. И, значит, не верит в примету,
возникшую как-то в пустой болтовне:
что если гора не идет к Магомету,
то к Хаиму, дескать, могла бы вполне.
Пусть умники трижды измыслят причины,
откуда у парня семитская грусть,
но путь его в гору – достоин мужчины,
и если насмешники скалятся – пусть!

Причислим мужчину к упрямой породе:
ему наплевать в этом трудном пути,
что умные вроде бы в гору не ходят,
имея возможность ее обойти.
Он станет в пути и сильней, и мудрее...
Как юный атлет, закалится душа...

«Так вот же какие бывают евреи...» – 
подумал я, пятую рюмку глуша.